Халтурщики

Вся наша жизнь уже довольно долгое время по существу является явной халтурой, не настоящей человеческой жизнью, а пьесой, придуманной некими безталанными режиссёрами на потеху тем, кто заплатил и приказал сделать эту халтуру...   Не люба мне Москва, особенно после 91-го года. Мало что осталось в ней от русской столицы. Разве что только её старина – Кремль, Китай город, Даниловский монастырь и др. Они трогают душу, а остальное всё – безликое, космополитическое, не имеющее ни лица, ни души, впрочем, как и нынешние москвичи. Они давно лишились того, что всегда отличало нынешнюю Москву от исторической, о которой мы знаем только из хроники или по книгам. Уж много в нынешнем облике столицы от халтурщиков. Правда, это видно лишь свежим глазом, а москвичам она давно примелькалась. Нынешние москвичи привыкли к соседству нищеты и богатства, к той помпезности, с которой проводятся разные праздники – от еврейского шабаша в Кремле, многочисленных гала-концертов на Красной площади заезжих зарубежных и уже порядком одряхлевших звёзд или кумиров сатанинской поп-культуры, до бесчисленных презентаций и концертов отечественных звёзд, по очереди выходящих в тираж, причём с обязательным присутствием на этих мероприятиях московской «богемы» и правительства со всеучаствующим московским мэром. «Голубые», «розовые» и прочие сексуально озабоченные придурки всех мастей, обжившие телеэкран и взахлёб тараторящие о своих сексуально-извращенческих проблемах так, что в этом содомском гомоне, как в разбушевавшемся океане, тонут крики стариков, двух миллионов брошенных беспризорных детей из 120 миллионов голодных и полуголодных россиян, отцы, деды и прадеды которых строили не только саму Москву, но и саму Россию, которая кормит нынешнюю ожиревшую и голодную, распластавшуюся, как огромный блин на сковородке, столицу. Попадая в Москву проездом, стараюсь не задерживаться в ней больше одного дня, а в лучшем случае, пытаюсь сразу попасть с поезда на поезд. В тот раз повезло – удалось сразу после приезда взять билет на ближайший поезд. До его отхода было несколько свободных часов, поэтому было решено провести их в ожидании на Курском вокзале. Удобно устроившись в кресле в зале ожидания на первом этаже, по привычке достал из сумки книгу и стал читать. Вокруг туда-сюда ходили люди, то и дело диктор сообщала о прибытии или отправлении поездов... Вдруг сквозь весь это цивилизованный бедлам послышался звонкий детский голосок. Подняв глаза, увидел, что две русские девочки шести и четырёх лет, взявшись за руки шли через зал. На старшей было одето лёгкое платьице, а её посиневшие от холода ноги были без обуви. Босиком девочка шла по мраморному полу. Её грязные ноги, давно не знавшие тёплой воды, были покрыты множеством мелких ран. А по лицу были размазаны тёмные полосы грязи непонятного происхождения. В голодных глазах читалась какая-то отчуждённость от этого несправедливого мира и недетская печаль. Девочки, наверняка, не понимали, почему в один самый несчастливый день их короткого детства, они оказались в существующем положении, и кто из взрослых стал виною случившемуся. Теперь взрослые наверняка делились ими на тех кто подаёт из жалости, хотя девочки ни у кого ничего не просили, просили их голодные глаза, – и тех, кто не подаёт. Да, это были не детские глаза... Наверное, старшая, ещё сама требующая материнской ласки, была для младшей в качестве матери. Она так нежно держала младшую сестрёнку за руку, как может только нежная и заботливая сестра... У младшей расцарапанные грязные ноги были обуты в летние сандалии, а поверх лёгкого платьица была одета старая рваная кофта. Если бы увиденное происходило летом, то девочки вряд ли бы бросились в глаза – мало ли сейчас грязных и оборванных детей из обнищавших семей. Но это было в феврале... Тысячу раз прав Фёдор Михайлович о «невинно пролитой детской слезинке». Но никто не слышит слова великого русского классика, постоянно напоминающего нам из своего времени о пагубности всех революций, контрреволюций и непродуманных реформ, заставляющих страдать детей. Пожалуй, те, кто у кормушки, наверняка и фамилию Фёдора Михайловича не помнят. Да что он им. Нравственность, духовность – это не монетаристские понятия и к «рыночной экономике никакого отношения не имеют...» Это устоявшийся факт. Здесь, особенно на олимпе власти, мыслят категориями с двойными стандартами, а мораль, как известно, имеет одно лицо... Сёстры подошли к ближайшему мусорному ящику, и старшая стала копаться в нём, подавая младшей недоеденные пирожки, бутылку с недопитым лимонадом. Достав объедки, сёстры стали жадно есть добытое. В это время послышались странные крики: кто-то кому-то, спускаясь по эскалатору со второго этажа на первый, приказывал попробовать ещё раз. Через минуту показались виновники шума. Впереди шёл «крикун» – это был, скорее всего, режиссёр, за ним люди с видеокамерами, несколько милиционеров разного калибра – от худосочного до – с отвисшими спереди и сзади образованиями безобразного вида. Милиционеры спешили за упитанным мальчиком, лицо которого было размалёвано под беспризорника. Процессия остановись и режиссёр громко стал объяснять, что нужно ещё раз повторить сцену убегания мальчика от милиционеров, т.к. уж слишком нарочито всё получается. Потом милиционер, который по сценарию должен настичь мальчика, должен передать его счастливым родителям. Нужно показать, как хорошо и бдительно работает наша милиция... Вся эта киношная команда халтурщиков поднялись по эскалатору на второй этаж. Потом режиссёр крикнул: «Поехали, мотор!». Мальчик с измалёванным лицом вновь бросился вниз по эскалатору, а вслед за ним с криками побежали милиционеры, тряся своими отвисшими складками, словно разбитная баба без бюстгальтера. На уровне первого этажа милиционер схватил «беглеца». Но режиссёр, скривив свою одухотворённую физиономию, произнёс: – Не пойдёт, халтура! – Попробуем ещё раз. Всё должно быть правдоподобно: мальчик убегает из дому, а наша бдительная милиция ловит его. Неужели не понятно?! Ведь так просто и ясно! Все по местам! Всё повторилось снова: измалёванный мальчик убегал, а ряженые милиционеры ловили его – как взаправду. Однако эта халтура повторялась ещё несколько раз, но по существу, так халтурой и осталась... А рядом – в двадцати шагах – голодные, грязные и брошенные русские девочки, на которых милиция совершенно не обращала внимания, собирали объедки. И не потому, что их сознание говорило им, что нужно только выжить в этих кошмарных условиях, а потому, что их детские организмы просто требовали пищи, чтобы удовлетворить сегодня свою чисто биологическую потребность. И сейчас они вряд ли задумываются, что им предстоит ещё вырасти, выйти замуж, нарожать своих детишек и дать им более счастливое детство, нежели им дали их родители и страна, в которой им суждено было родиться... Не осознавали эти две хрупкие русские девочки и того, что каждый день своего жестокого детства они борются за свою жизнь с огромным и несправедливым миром, окружающим их. Миром, где взрослые, пережившие только за период одной человеческой жизни несколько войн и революций, были к ним абсолютно равнодушны. Поэтому эти девочки ни от кого не убегали, им не от кого было убегать – их, по всей видимости, бросили родители... Не осознавали они и того, что их судьба, скорее всего, уже предрешена... И не потому, что «торжество демократии» в России обещает быть вечным. А потому, что халтура и двойная мораль стали религией взрослых… Игорь Кондраков